Фильм Подталкивает К Выводу

Истошный женский вопль, срывающийся в истерику, реплика Лапшина про какой-то сапог, окош-кинское «цып-цып-цып» -эти «огромные мелочи», организованные в параллельные ряды, все происходит и звучит одновременно, прицельно работают на достоверность экрана. Когда сцена достигнет кульминации -после несчастья с Ханиным -и Лапшин в одиночку, с пистолетом в руке выйдет к засаде Соловьева, мы психологически «обработаны» настолько, что перестаем быть зрителями -становимся участниками действия. И в этот момент в нас переливается состояние запредельного напряжения, состояние Лапшина: один на один с врагом.

Плотность письма у Германа такая, что и на третьем, и на четвертом просмотре обнаруживаешь все новые подробности. Но даже если и не заметишь их глазом, их «заметит» и учтет подкорка. Мелькнувшая в глубине кадра тетка на телеге, затянувшая по привычке «Хаз-булат удалой...», потянет за собой ниточку в какую-то другую жизнь, бесконечно далекую от забот Лапшина. Ниточка тут же оборвется, но в реплике за кадром, в фигуре на втором плане снова возникнет завязка или развязка чьих-то отношений, чьих-то драм и надежд. Режиссуру тут не отделить от драматургии, и трудно понять, где драматургия дает толчок режиссерской импровизации, а где драматургией становится филигранная режиссерская партитура.

Фильм подталкивает к выводу, что кадр можно насыщать информацией до бесконечности: наше восприятие чутко реагирует и на скрытые раздражители. Именно они и питают ауру фильма, создают подсветки, тонкие оттенки смысла, которые и сообщают третье измерение двухмерному экрану.

Вот пример. В самом начале картины есть буквально две реплики, указывающие на то, что в кругу Лапшина уже в 35-м говорили о войне как о реальной возможности. Но предощущением близкой катастрофы насквозь пронизана вся картина. В воздухе фильма разлита тревога. Она соткана из тяжелого звучания маршевых ритмов, из лязга ударных, из настроения лозунговых антифашистских песен Эрнста Буша, что на устах у всех. Но не менее значим и комедийный эпизод, когда гости Лапшина показывают популярный в то время эстрадный номер: воздушный бой абиссинского летчика с фашистским асом. И другой эпизод, где Адашева в застольном разговоре оживленно сообщает окружающим, сколько бутылок «Абрау-Дюрсо» будут разливать наши винзаводы в 1944 году. Неведение героев, сталкиваясь с нашим знанием, царапает душу: где-то они будут в сорок четвертом?..