В Это Самое Время

Уже потом только я поняла, почему так завораживающе эта медленность, она вторит интонации человека, который сполна отдает себе отчет в том, что ведет речь о событии, важном для судеб множества людей, для Большого Времени, и потому в рассказе его нет ничего незначительного, ничего, что можно было бы опустить. Сюда накладывается еще и свойство человеческой памяти, ее неразгаданное, необъяснимое умение фиксировать мельчайшие, казалось бы, не идущие к делу подробности, детали, когда в тебе и вокруг тебя происходит нечто огромное, чему предстоит быть записанным на скрижалях Истории, стать Эпосом, а в час свершения оказывается просто твоей личной судьбой.

В этот июльский день крестьянам деревни Пирчюпяй, оккупированной фашистами, предстояло быть сожженными заживо, включая стариков, детей и одну беременную женщину.

А денек выдался ну прямо богоданный. В розово-дымном рассветном мареве орали лягушки, подавали ленивый голос коровы, бодрились петухи. Заря разгоралась не спеша, словно медля в предчувствии трагической судьбы наступающего дня. Но вот шар взошедшего солнца зацепился за ветку, и камера, оттолкнувшись от него, поплыла по деревенским крышам, вдоль изб, амбаров, сараев, покуда не оказалась в одном из них. Там, на сеновале, целовались двое, Телке и Винца-с, и не было для них в это раннее утро ничего важнее, чем они сами, их объятия, их разговор. Потом Телке встала, побежала по росе в дом, чтобы накормить отца и заночевавшего у них отцовского друга пастуха Александраса завтраком -горячей картошкой и кислым молоком.

В это самое время, когда Текле бежала через двор, как гром среди ясного неба -налетели немецкие самолеты и испещрили черными крестами весь охват безоблачного небосвода. Самолеты шли на самой малой скорости, гул двигателей был низкий, угрожающий. Но никто не обратил на них внимания, разве что старик Пецюконис (А. Масюлис), отец Текле, попытался пересчитать самолеты, да сбился со счета и плюнул. Война шла уже три года, в конце деревни находился опорный пункт фашистской летной части, и крестьяне привыкли к тому, что окрестный пейзаж то и дело портили черные кресты вражеских истребителей.