Революция -Религия Комиссара Вавиловой

Издали И. Бабеля, и для нас это было откровением. Вышла «Жестокость» П. Нелина, был снят одноименный фильм В. Скуйбина. Но еще не написан трифоновский «Старик», еще нет исторической прозы 10. Давыдова...

Аскольдов первым вслух произнес то, к чему не привыкло ухо. И был объявлен еретиком. Хотя за ним стояла история всех революций с ее не отменимым законом: идея, овладевшая массами и ставшая материальной силой, подчиняет частного человека с его частными заботами Общему Делу. Человеческие чувства тоже становятся частностью и должны быть отброшены, если мешают Общему Делу. Прошу прощения за хрестоматийный пример, но ведь Павел Корчагин отказал себе в праве на любовь. И еще пример -из мифологии. Тот, кто вошел в сознание человечества как символ самоотречения и любви к ближнему, Христос, проповедовал: «...кто любит сына или дочь свою более меня, тот не достоин меня».

Революция -религия комиссара Вавиловой. Она исповедует революционную веру. По городской площади, где сошлись православный собор, костел и синагога, Клавдия гордо несет своего первенца. Уж не крестить ли надумала? Что за кощунственная мысль! Сын комиссара крещен в купели гражданской войны, сама Революция склонилась над его колыбелью.

Символический проход большевистской мадонны мимо храмов чуждой ей веры завершается нечаянной ее встречей с однополчанами. Вот где она дрогнет. Потерявшая свой привычный образ, в роли обыкновенной женщины с младенцем на руках, она не знает, как ей быть, какое слово молвить. И поступает по-женски. По-девчоночьи даже. Спасается бегством, прижав к груди свое сокровище. А потом рыдает над сыном, уже прозрев и наперед зная: новой потерей, новой болью обернется ее непрошенное материнство.

«Сколько йоду извела в полковой аптеке»,-каялась она перед комполка -В. Шукшиным, когда уже нельзя было дольше таить свое положение. Командир вроде бы сочувствовал комиссару, шутил неловко: «Что мне тебя, под трибунал отдавать?» И комиссара ставят на квартиру к жестянщику Ефиму Магазанику (Р. Быков). Двуцветный мир четких классовых ориентиров, поделенный на белое и черное, сталкивается с пестрым, как лоскутное одеяло, разноголосым и жизнерадостным миром бедной еврейской семьи.